^{Очень современно выглядит карта мира Хондиуса, испещренная маршрутами Дрейка и Кавендиша; она лишний раз доказывает, что кругосветное путешествие зависело не столько от судьбы, сколько от замечательной суммы знаний}

^{Одна из достопримечательностей правления Елизаветы — «Королевская биржа»}

Как все в мире, это было правдой и неправдой. «У меня были хорошие соседи, но встречались и плохие: и в доверии я обрела сокровище» — слова, которые она произнесла в парламенте за два года до разгрома Армады. И далее: «Что касается меня, то я не вижу серьезной причины, по которой я должна была бы любить жизнь или бояться умереть». В 1603 году, на семидесятом году жизни, это в еще большей степени стало ее философией. Она по-прежнему не жаловалась на здоровье, но и не пыталась беречь себя. В необычно холодный январь того года она смело вышла на улицу в легком платье, в то время как ее придворные кутались в меха. В феврале она появилась во всем своем царственном блеске перед посланником из Венеции, но когда посланник поздравил ее с отличным здоровьем, она не ответила ему. Возможно, ей неприятно было думать о том, что ее здоровье — залог долгих лет жизни: она не была влюблена в жизнь.

Приблизительно через неделю умерла ее кузина и подруга, графиня Ноттингемская, и Елизавета приняла эту смерть как предлог, чтобы впасть в меланхолию. Она не желала поправляться: казалось, в смерти она видела свое освобождение. Она отказалась от всех материальных символов власти. Незадолго до этого она срезала с пальца кольцо, которым ее венчали на царство. Однако не снимала до самой смерти небольшое кольцо, которое когда-то подарил ей Эссекс. 19 марта 1603 года Джеймсу Шотландскому дали знать, что он должен быть наготове: одному актеру предстояло вскоре покинуть сцену, другой должен был чутко прислушиваться к сигналу на выход. Елизавета не заставила его долго ждать. Она впала в кому и лежала, отвернувшись лицом к стене. 24 марта, между двумя и тремя часами утра, она тихо скончалась.

Поэтам было нечего сказать. Не осталось пьес под названием «Удивительное правление, или Английская королева-девственница». Актерам предстояло обратить свой взор к тому, чей выход был следующим. Десять лет прошли до того дня, как Шекспир в «Генрихе VIII», как раз перед самым пожаром, уничтожившим «Глобус», предрек, что прошлые доблести еще проявят себя в будущем. Профессиональные писатели оказались способны выдать по случаю похорон только банальные памфлеты, подобные «Удивительному году» Деккера: «Она пришла, когда падали листья, и ушла весной: ее жизнь (которую она посвятила Девственности) и началась и завершилась чудесным Девичьим кругом, так как она родилась накануне Благовещения и умерла накануне Благовещения, ее Рождество и смерть примечательны этим чудом: первый и последний год ее правления отмечены тем, что Ли был лордом-мэром, когда она пришла на коронование, и Ли был лордом-мэром, когда она покинула его. Три места прославила она: Гринвич — благодаря рождению, Ричмонд — благодаря смерти и Уайтхолл — благодаря похоронам».

Возможно, никто, даже Шекспир, не смог найти подходящих слов. Само потомство продолжает поиски их.

Глава 16

VI И I

Король Джеймс прибыл в Лондон, он жаждал заполучить корону более великую, чем шотландская. Всю дорогу на юг он охотился — живых зайцев несли при его кортеже в корзинах. Он любил травлю. В Ньюарке он приказал повесить без суда вора-карманника. Монарх стоял над законом. Между Эдинбургом и Лондоном он сделал рыцарями три сотни человек. Он умел быть щедрым, когда это стоило ему недорого. Простых людей он не особенно жаловал. Они приветствовали его криками, но ему не хватало изящности своей предшественницы. «Клянусь Богом! — кричал он. — Я спущу свои штаны, и пусть они любуются моей задницей». Он имел склонность к гомосексуализму. Он и вполовину не был тем мужчиной, каким была его предшественница, но видел себя Цезарем цезарей — Императором императоров. Никакая лесть не казалась ему чрезмерной. При дворе возобновили подхалимские церемонии, доведенные до тошнотворного абсурда. Знатные лорды должны были ждать его у стола, чтобы, встав на одно колено, подавать блюда. Он не желал ничего слушать, если к нему не обращались с каким-нибудь восточным выражением почтительности, вроде «наисвященнейший, наиученейший, наимудрейший». По мудрости он приравнивал себя к Соломону. Более цинично, вспоминая связь между своей матерью и музыкантом Давидом Риччио, он сказал, что его по праву называют Соломоном, поскольку он был сыном Давида, который играл на лютне.

Он был на два года моложе Шекспира. Внешне он выглядел неплохо. «Красивый, благородный, веселый, — охарактеризовал его итальянский гость, возможно зашедший слишком далеко в своих комплиментах. — Мужчина хорошо сложенный, не толстый и не тощий, в полном соку». У него были каштановые волосы и румяное лицо. Другими словами, на вид это был самый заурядный человек, у него не текли слюни, он не хромал и у него не было горба, что приписывали ему враги, передавшие эти слухи потомству. Он получил образование, и его прозаические опусы, как, например, сочинение под названием «Серьезные возражения против употребления табака», которое, похоже, предвидело рак легких, написаны энергично. Стихотворным талантом он не обладал. Он любил поесть и часто, особенно под влиянием друга принца Чарлза, Джорджа Вилльерза, графа Букингемского, напивался до бесчувствия. Он был глубоко религиозен и предан англиканской церкви, одной из немногих достопримечательностей Англии, которая ему действительно нравилась. Но его воспитали суровые шотландские кальвинисты, и его нападки на них разочаровали английских пуритан. Хотя его жена, Анна из Датского королевства, была католичкой, он не испытывал любви к Риму. Но его епископы любили его, и он любил своих епископов. Одно из самых замечательных его деяний — приказ сделать новый перевод Библии. Он никогда не принимал ванну и не мылся, но иногда погружал кончики пальцев в розовую воду.

Теперь образовалось новое королевство: Англия и Шотландия объединились, чтобы стать тем, чем действительно был Уэльс, — землей британцев. Шекспир позднее отметил это событие в стихотворении Эдгара в «Короле Лире».

Англичане, страстно желавшие мирной и спокойной жизни, которую, казалось, обещало им новое правление, почувствовали себя необыкновенно униженными, когда началась эпоха Якова I. Лондон заполонили шотландцы, стремившиеся к наживе. Двор по-прежнему поражал своим великолепием, но блеск, казалось, исчез из национальной жизни. Не было никаких грандиозных дел, связанных с морской и военной охраной английской Реформации, в кровь англичан перестал поступать адреналин. Их слава ушла. Самое лучшее осталось в прошлом.

Но король, который был воспитан в очень строгих правилах, получал удовольствие от драмы, которая давала ему почувствовать всю полноту жизни. Его правление прославилось достижениями в драматическом искусстве, хотя в основном это было достижение с сердцевиной, иногда едва заметно пораженной болезнями и коррупцией. Вместо «Ромео и Джульетты» был «Белый дьявол»; вместо «Как вам это понравится» была «Забота о рогоносце». В этот период были написаны самые великие трагедии Шекспира, невероятно прекрасные и проникнутые духом разочарования. Комедии вроде «Конец — делу венец» и «Мера за меру» не проникнуты стихией смеха, да и как можно было смеяться при таком всеобщем падении нравственности. При правлении Елизаветы в его пьесах не было ничего подобного: совокупление, как правило, преднамеренно с дурной женщиной, а с порядочной — только случайно; слишком много безнаказанных насмешек над девственностью; слишком много грубых вольностей в отношениях между мужчинами и женщинами. Тяжкий груз сомнения в себе ощущается в жанровой неопределенности этих пьес, и отсюда возникает неискренность стиха в комедии «Конец — делу венец», характеризующейся незатейливым морализаторским сюжетом, заимствованным у Боккаччо. Пессимизм «Меры за меру» больше годится для трагедии, чем для пьесы со счастливым или несчастливым концом. В еще одной пьесе автор предлагает нам самую ужасную во всей мировой литературе речь о страхе смерти, равно как самое мощное противоядие, помогающее встретить приход смерти. Великолепно, но все это служило для двора развлечением. Простое, искреннее веселье покинуло этого серьезного человека в годы зрелости, или полноты бытия.