Саутгемптону было девятнадцать лет; красивый, самовлюбленный юноша, не имевший ни малейшей склонности ухаживать за женщинами. Джордж Чапмен написал для него поэму на тему Нарцисса (запутанный сюжет, изложенный стихами), которая была принята благосклонно. «Венера и Адонис» также имела подходящий сюжет, а сама поэма была намного лучше. Она получила невероятную популярность среди молодых людей в Судебных Иннах, и говорили, что некоторые студенты, ложась спать, клали ее под подушку. Почести больше воздавали Саутгемптону, чем поэту. Красивых молодых вельмож было немало; но только один стал крестным отцом такого труда, как «Венера и Адонис». Вот идет его светлость. Это ему посвящена та «Венера». Да, да, игривые метафоры, медоточивость. О сладкоголосый господин Шекспир.

Графство было совсем новым. Отец Генри Ризли, второй Саутгемптон, умер в 1581 году — католик, который поддерживал права веры герцога Норфолкского и был заточен в Тауэр. Его сын в возрасте восьми лет был взят под опеку королевы и отдан под покровительство сэра Уильяма Сесила, лорда Берли, государственного казначея Англии. Лорд Берли послал его в Кембридж — в колледж Святого Иоанна. Новичок в двенадцать, в шестнадцать он стал магистром искусств. Потом он отправился в Инн Грейз (школу барристеров), чтобы закончить свое образование. Судебные Инны выполняли роль заключительной стадии образования для сыновей дворян: они изучали законодательство, а также учились хорошим манерам. В столь юном возрасте Саутгемптону предложили жениться. Лорд Берли подобрал ему очень подходящую пару — леди Элизабет Вир, свою внучку. Мать Саутгемптона, вдовствующая графиня, уговаривала сына обзавестись потомством. Никто не знал своего дня или часа: чума свирепствовала, графы умирали молодыми и красивыми. И мысль как можно раньше обзавестись потомством овладела умами знати еще по одной причине: королева подавала слишком плохой пример. Понятно, что Саутгемптон умолял не торопить его, указывая на то, что он еще не готов стать мужем и отцом; он просил отсрочки по меньшей мере на год, год холостяцкой свободы. Его дед, лорд Монтэкьют (или Монтэгю), подключил свой фальшивый бас к дисканту матери. К их дуэту присоединил свой голос лорд Берли, который громко пел о своем опекунском долге. Позднее его голос стал грубым, еще позже — злым и мстительным.

Саутгемптон не желал присматривать за поместьем и обзаводиться семьей. Он хотел стать солдатом и отправиться следом за графом Эссексом на войну во Францию. Роберт Девере, родившийся в 1566 году, был для Генри Ризли образцовым представителем старшего поколения, покрытым боевой славой. Королевский шталмейстер в двадцать один год, выдающийся участник экспедиции Дрейка в Португалию в двадцать три года, он возглавил всю Нормандскую экспедицию в двадцать пять. Он был женат, но его брак был незаурядным: его жена была вдовой сэра Филиппа Сидни, героически погибшего в 1586 году, в поэтическом отношении очень схожего с его серией сонеток «Астрофил и Стелла». Саутгемптон приложил немало усилий, чтобы сопровождать своего героя во Французской экспедиции 1591 года, но ему приказали остаться дома и думать о продолжении рода. Королева облегчала его хандру, уделяя ему много внимания. Он был красив, умен, знал отечественных классиков. Он был украшением двора, и для человека столь честолюбивого, как Шекспир, являлся идеальным, многообещающим покровителем. Он также был богат.

Мы не знаем, встречались ли граф и поэт до появления посвящения, или разрешение посвятить ему поэму было передано через третьи руки. Вероятным посредником между ними мог стать Джон Флорио, секретарь Саутгемптона, сын итальянского беженца-протестанта, который поселился в Лондоне. Флорио был профессором лингвистики в Оксфорде, но в то время работал над своим итальянско-английским словарем — важным вкладом в филологию, опубликованным в 1598 году. Пост секретаря при Саутгемптоне давал ему досуг и возможность изучать разговорный английский в столице. Едва ли можно сомневаться, что ради этого он приходил в театр «Роза»: Флорио был помешан на словах (его словарь можно было бы назвать «Мир слов»), а Шекспир был многообещающим создателем слов. От Флорио Шекспир мог узнать о Монтене, авторе «Опытов», и почерпнуть кое-что из его духовного опыта для «Гамлета». «Опыты» Монтеня, умершего в 1592 году, были переведены Флорио и опубликованы им в 1603 году. Монтень был французом, пригодным для англичанина. Он вызывал любопытство в интеллектуальном отношении, но был абсолютно лишен назидательности. Его главным вопросом было: «Que sais-je?» (Что я знаю?). Он исповедовал ненавязчивую доброжелательность, терпимость, практицизм. Он ничем не напоминал, скажем, архиепископа Уитгифта. В «Гамлете», действительно, рассматривается воздействие на человека в духе Монтеня грубого мира власти и интриг. Трагедия принца происходит из его желания действовать и обосновывать свои действия на предпосылке, которую человек, воспитанный в духе Монтеня, обязательно сочтет непригодной. Если призрак твоего отца говорит об убийстве и призывает к отмщению, трудно пожимать плечами и спрашивать: «Que sais-je?»

^{Секретарь Саутгемптона и переводчик Монтеня, Джон Флорио, по общему мнению, увлекался словами; этой слабостью порой страдал и Шекспир, один из его читателей}

Возможно, что Шекспир познакомился с Саутгемптоном так же легко, как и (если это было на самом деле) с Флорио. Молодые люди из Судебных Инн были завсегдатаями театра. Актеры и драматурги имели возможность с относительной свободой общаться с аристократическими кругами. Вспомните Ноэля Кауэрда и графа Маунтбеттена. Но перед нами не просто ни к чему не обязывающее знакомство, не только формальные отношения покровителя и подопечного, но что-то вроде дружбы. Спустя всего год после публикации «Венеры и Адониса» Шекспир посвящает еще одну длинную сюжетно-тематическую поэму Саутгемптону. Это была «Обесчещенная Лукреция», история о силе целомудрия знатной матроны, сравнимой с мужеством Тарквиния. Все вступление-посвящение достойно быть процитированным здесь:

«Любовь, которую я питаю к вашей милости, беспредельна, и это скромное произведение без начала выражает лишь ничтожную часть ее. Только доказательства вашего лестного расположения ко мне, а не достоинства моих неумелых стихов дают мне уверенность в том, что мое произведение будет принято вами. То, что я создал, принадлежит вам, то, что мне предстоит создать, тоже ваше, как часть того целого, которое безраздельно отдано вам. Если бы мои достоинства были значительнее, то и выражения моей преданности были бы значительнее. Но каково бы ни было мое творение, все мои силы посвящены вашей милости, кому я желаю долгой жизни, еще более продленной совершенным счастьем.

Вашей милости покорный слуга

Уильям Шекспир» [31] .

Очевидно, Шекспир был очень близок к его милости в этот примечательный год, — год, в который эпидемия чумы усилилась и в сентябре уносила по тысяче жизней в неделю. Театры оставались закрытыми до 26 декабря 1593 года, но в «Розе» играли «слуги Сассекса» — вплоть до Сретения Господня 1594 года, когда под влиянием чумной паники театры закрылись до апреля. Вероятно, Уилл сочинял пьесы, но он не играл в них. «Слуги лорда-камергера» уехали. Кое-кто из исследователей считает, что Уилл жил в доме Саутгемптона в Холборне или в Тичфилде на положении человека из графской свиты, прирученного поэта, почти друга. Сомнительно, так ли сильно понравилась ему эта жизнь, как он надеялся, но это была просто гостиница на долгом пути к осуществлению задуманного — богатая гостиница, но не дом. Переезд с Хенли-стрит, в Стратфорде, в «Новое место», в Стратфорде, оказался довольно кружным.

Глава 9

ДРУГ

«Этим ключом, — писал Уильям Вордсворт, — Шекспир отомкнул его сердце». Он имел в виду форму сонета, это чужеземное лирическое творение из четырнадцати строк, которое после публикации «Астрофила и Стеллы» Сидни в начале 1590-х годов внезапно сделалось популярным. Шекспир никогда не отставал от моды, он создал сто пятьдесят четыре сонета в промежутке между 1593-м и 1600 годом. В первом порыве вдохновения он изготовлял их в изобилии, позднее обращался к сонетам весьма нерегулярно. Они были опубликованы в 1609 году Томасом Торпом, возможно, вопреки воле поэта. В те дни не существовало никакого закона об авторском праве; ничто не могло удержать предприимчивого публикатора от обнародования того, что находилось в его руках, и автор не мог рассчитывать ни на какие дивиденды — ни моральные, ни материальные. Пиратство звучит более романтично, более по-елизаветински, чем воровство. Трудно было создать в обществе атмосферу нравственного осуждения литературного пиратства, поскольку более масштабное и более прибыльное морское пиратство Фрэнсиса Дрейка обеспечило ему рыцарское звание.